Eвангельские проповеди

«Слышь, ты живой»? Кто-то кричал в самое ухо Бориса, одновременно дергая его за рукав фуфайки. Отвечать не было сил, да и желания не было. А может быть и нет никого, пригрезилось. Однако крик возобновился. Дёрганье стало резким, появилась боль, так, что непроизвольно, Борис ответил стоном. «Ты живой»? — Борис приоткрыл глаза, увидел сквозь пелену расплывающиеся очертания лица. Шевельнул губами, беззвучно, «живой». «Ты кто, как ты здесь оказался»? этот вопрос был слишком сложный чтобы его усвоить с первого раза. «Пить дай», вновь шевельнул губами Борис, незнакомец поднёс горлышко бутылки и влага пролилась на лицо и губы, освежив уже засохшее было отверстие рта. Ещё. Вторая попытка была более удачной, Борис сделал несколько глотков, так, что влага проникла в глубь его тела. Он почувствовал, как жидкость протекла через горло внутрь, освежив организм, пробуждая тело к жизни. Размазал капли влаги по лицу. Открыл глаза уже увереннее. «Может и стопарик найдётся, раскумариться бы», тихонько спросил Борис, желая разжалобить незнакомца. Тот лишь головой покрутил, мол, нет. «Спасибо и на этом. А ты кто? Ты как сюда попал»? «Я Дима. Я смотрю, вроде лаз в яму. Заглянул, как будто кто-то есть. Прислушался, вроде как хрипит кто-то. Ну я и залез. Ну вот так. Так что привет». «Привет братан», ответил Борис и закрыл глаза. «Принесла тебя нелёгкая. Я уж было приготовился распрощаться с жизнью. А что теперь»? Он посмотрел на незнакомца. Тот опустился на корточки, рассматривал Бориса, молчал, ожидая рассказа или просьбы о помощи. «Ну и чего тебе надо», спросил Борис. Дима притулился рядом с Борисом. «Не брезгуешь? Смотри, я заразный. И чахотка и спид, и чесотка у меня». Борис хотел продолжить перечень страшных болезней, но внезапно чихнул, закашлялся и смолк. «Ты знаешь, Боря», Дима как-то по дружески, будто к старому знакомому обратился к Борису. «Я понимаю тебя. Я ведь проходил это болото. И туберкулёз, и спид, и чесотку, и умирал не однажды. Всё было. Год назад меня ребята нашли, в таком же подвале, я уже был без сознания. Они вытащили меня, принесли в свою избу. Выходили. Выкормили. Буквально вымолили у Бога. И, ты не поверишь, ни туберкулёза, ни чесотки, ни спида». Борис, пытавшийся равнодушно устраниться от назойливого гостя напрягся. «Брешешь. Так не бывает». «Бывает брат. Я вот, перед тобой. Скажу тебе Борис, что мы все там такие. Бывшие. Кто учёный. Кто механик. Кто инженер. Даже педагоги у нас бывали. Бывшие. Наших так и зовут. БИЧ. Бывший интеллигентный человек. Сломанные. У каждого своя печаль. А проклятие на всех одно. Начинали по стопарику. Потом стаканами. Потом и разбой бывал. Наркотики. Снова разбой. Тюряга. Весь набор заразы. У меня такая была дорожка. Я ведь считай сирота. Начал с десяти лет, как мама померла. Отец ещё раньше ушёл. Я в детдоме начал хулиганкой заниматься. Сбегал без счёта. Случалось и по нескольку месяцев скитался. Жил в подвалах. На чердаках. Дрался. Подворовывал. Ловили. Возвращали в детдом. А уж как стукнуло восемнадцать, меня с радостью вышвырнули на улицу, ну, а там дорожка, сам знаешь. Узенькая. Движение одностороннее. Так что не увернуться. Всё бывало». Дима тяжело вздохнул. Помолчал. «А теперь вот брат ты мой, я здоров. Свободен. Просто счастлив! Эти ребята оказались Ангелами. Они не только вымыли меня и накормили. Они научили меня молиться Богу. А Бог вернул мне жизнь. Вот это чудо. Представь себе, я в жизни никогда не слышал о Боге. В матерках только и случалось, и самому ругаться, и слушать ругательства. А они мне Библию дали. И случилось чудо. Бог оказывается любит даже таких, как я был. И тебя Бог любит»! Боря только зубами скрежетнул. «Любит. Ага. Держи карман шире». Сколько раз кидали его, казалось самые верные друзья. И с голоду пух бывало, и избивали до полусмерти, хоть бы кто руку протянул. Сколько предательств он пережил за годы скитаний. Холодный, бесчувственный циник, Борис абсолютно разуверился хоть в какой-нибудь в доброте. «Знаю я эту любовь». Дима помолчал. Спорить не стал. Продолжил свой рассказ. «Согласен брат. Мне это знакомо. Я был самый грязный, зверь, меня так и звали на зоне, я ведь жестокий был, во мне было столько зла, и на мать и на отца и на Творца, и на власть и на детдом, и на ментов — я даже не представлял, что кроме зла и ненависти может быть ещё и добро и любовь, и прощение. Что-то Бог со мной сделал. Я как будто другими глазами на себя посмотрел. Как будто Бог меня к себе прижал, ох брат ты мой, если бы ты знал, как я мечтал, с детства мечтал, чтобы меня папа прижал к себе, назвал бы меня ласково, сынок, купил бы мне подарок, велик хотелось, с папой на рыбалку хотелось, и от того, что эти хотелки никогда не случились, я и тосковал бывало и плакал, а тут будто бы и исполнилось. Глянул я на себя. Страшно стало. Зверь зверем. И будто Бог мне говорит, ласково так. Хочешь освободиться от этого? От наркотиков, от зла, от смерти, хочешь освободиться? Я и зарыдал. Ты не представляешь, я буквально зарыдал. Господи, хочу. Прощения прошу. У мамы у папы, у друзей прощения прошу, у Тебя Господи! И вот тут-то и случилось чудо. Всё нутро как будто кто выстирал в каком-то невероятном молоке. Будто кровь заменили. Смерть ушла. Страх ушёл. Зло ушло. Ты представляешь, сижу на кушетке, плачу и улыбка до ушей, размазал слёзы по морде, а сам счастливый». Хорошо, что здесь тьма. Боря не мог сдержаться, слёзы выступили. Рассказ Димы о страстном желании быть с отцом, о жажде быть в доме с мамой и папой, сокрушил сердце Бориса. Память безжалостно резанула по сердцу, вызвав такую боль, что Боря застонал. И папа и мама вдруг предстали, как наяву. И сердце застучало тревожно, страстно, вызвав невероятное , неведомое доселе желание обнять маму, папу, брата. Он даже рванулся, пытаясь подняться со своей лежанки, но тут же вернулось сознание, где он, кто он, и в каком непотребном положении он. « Ты знаешь, у меня всё не так. Я жил в достатке, в окружении материнской и отцовской заботы. Семья наша состоятельная. Папа нам, у меня ещё брат есть, ни в чём не отказывал. И велосипеды. И прогулки. И отдых. Я ни в чём не знал нужды. Даже не знаю, как это произошло. Я начал бузить. Из дому убегать. С пацанами с соседнего села задружил. Они хулиганили. Выпивали. Такие смелые. Самостоятельные. Меня они приняли в свою компанию, но держали на дистанции. А я хотел доказать, что я ничем не хуже их. Я не слабак. Так вот и настал роковой момент. Папа начал меня однажды обличать, мол ты уже взрослый, тебе бы надо за ум браться, надо уже дело своё организовывать, а ты всё баклуши бьёшь. Ну я взорвался. Да, я взрослый. Так дай мне денег, и я пошёл своё дело организовывать. Подлец я. Понимаешь, подлец. Папа мне говорит, надо заработать деньги. А я ему, мол, ты мою часть наследства мне дай, всё равно тебе недолго уже, а я дело организую, за мной не заржавеет. Ты представляешь, батя, вместо того чтобы меня высечь, взял да и дал мне деньги. И благословения пожелал. Мол, успехов тебе сын. Ну вот я здесь. Дорожка сюда, та же, что и у тебя. И узкая и топкая». Боря смолк. «Хочешь, пойдём со мной», предложил Дима. «У нас есть хлеб. Можно вымыться. И я уверен, Бог и тебя исцелит и освободит от всей мерзости». «Ты знаешь Дим, ты мне сердце разорвал своим рассказом. Мне теперь одна дорога. К бате пойти. Батраком наняться, и отрабатывать за свою подлость до последнего вздоха. Я даже на прощение не имею права. Я пойду, попрошусь в наёмники, на любую работу готов, хоть коров пасти, хоть навоз убирать, хоть что делать, но смыть с себя этот позор. Боря приподнялся, встал на четвереньки, пополз к выходу. «Слышь, Дим, ты не дашь мне воду? А то у меня ничего нет». «Дам, конечно дам», он протянул ему бутылку. «Вот пару сухариков возьми. Дорогой где перекусишь. Далеко идти-то»? «Да не близко». Дима засунул за пазуху сухарики, бутылку с водой, и продолжил движение к свободе.

  Солнце стояло в зените. Жара и дальняя дорога истомили Бориса, лишив его последних сил. Усадьба отцовская давно показалась на горизонте. Но расстояние до цели сокращалось медленно. Слабели ноги. Слабел и дух. Внезапно, возникла мысль. Страшная. Парализовавшая Бориса. «А если? Батя не захочет разговаривать. Да он даже и не признает в тебе сына. Посмотри на себя. Рванина. Босяк. Заросший волосами, как дикарь. Это ведь в дополнение к тому, что ты его обобрал». Борис упал на землю. Завыл. Руками рвал под собой траву. «Боже мой», вдруг неожиданно вырвалось из уст Бориса, «прости меня гнусного подлеца. Прости меня Боже»! Что-то произошло. Страх исчез. Борис встал. Взглянул в небо. Прошептал. «Боже, я подлец. Но помилуй меня. Помоги мне дойти до отца и попросить у него прощения». Откуда силы взялись. Пошёл, уверенно пошёл. Не с мыслью,будь, что будет, а с верой, с желанием искупить свою вину. «Вот она родная поляна. Здесь мы любили играть в лапту. Вот он наш пруд. Мы здесь катались на коньках. Купались. Мы здесь ловили рыбку». Чувство дома, той детской чистоты, того забытого покоя, безопасности, как елей пролилось на Бориса, оживив его усталое, изболевшее тело. Он не заметил, как седой мужчина, стремительно шагнул ему навстречу, и неожиданно обнял его. «Сын мой!», услышал Борис, и бессильно опустился на колени. «Сын мой!» — бормотал мужчина, «Сын мой нашёлся! Сын мой жив. Сын мой вернулся! Я знал. Я верил. Я ждал тебя, сын мой!». Борис обнял ноги отца, плакал, рыдал, пытаясь сказать заготовленные слова раскаяния, но только всхлипывал, размазывая слёзы по лицу, утираясь полами отцовского кафтана. Наконец, собравшись с силами, вымолвил. „Отец! Я согрешил против неба и пред тобой и уже недостоин называться сыном твоим». А отец сказал рабам своим: „Принесите лучшую одежду, и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите: станем есть и веселиться, ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся“.